От любопытсва кошка сдохла.
Вот думал, привяжу себя к мачте, только одним глазом посмотрю, послушаю краем уха, потому что нельзя же на такое смотреть во все глаза, есть же законы мироздания, с ними считаться бы хорошо.
Посмотрел. Послушал.
Умер.
Воскрес.
Отрубить бы руки себе, уши отрезать, выколоть глаза, сердце вырвать из груди, принести на золотом блюдце, положить к ногам, пусть съест, пусть стучит оно изнутри у неё, прорастает, не дает покоя, чтобы жилось ей также, как мне, чтобы не могла уснуть, чтобы кусок в горло не шел без мысли о ней! А самому бы успокоиться, упокоиться, замолчать навеки вечные, потушить пожар и не видеть с обратной стороны собственных век эту улыбку.
Всю душу вынула, вытряхнула, прополоскала, постирала, проветрила и повесила вместо занавесок на западное окно свое.
Я любил гулять, книги, хорошее вино и осенний полдень, глиняные кружки и юных арфисток. Я жизни радоваться умел, а она меня полюбила.
За сме-е-елость.
Я-то любопытствовал, не более того; насколько мои матросы умнее меня!
Никогда не покину её, как я могу, умру же немедленно, сердце моё уже подбирается к ей сердцу, скоро они срастутся совсем и меня не станет, наверное.
Наконец-то, я буду счастлив.