Вот уже второй день хожу кругами и повторяю себе "надо, надо, надо, надо": идти в университет - надо, позвонить научруку - надо, учиться - надо, разговаривать - надо, есть - надо, и даже написать глумливую смску приятелю и прогулять пару - тоже надо. Как будто бы выключили свет, поставили темный фильтр, мне не хватает воздуха, мне не разогнуться, не улыбнуться как следует, ерунда какая-то.
Сижу сегодня на набережной и думаю, что за черт, почему сейчас не полночь и это не Стрелка, почему меня никто не уведет отсюда домой ужинать, не обнимет, не снимет перчатки, чтобы согреть руки, которыми я, конечно же, проверяла температуру в Неве. Почему никто не заберет на наш чертов Васильевский, где есть большой подоконник и старый диван, где уютно и нежно, где есть Мурр.
Потому что все ещё непонятно - зачем без него.
Он тащит меня за руку под пронизывающим ветром, почти бегом, и между памятником Петру и Асторией читает "Последнюю Петербургскую сказку", дарит томик Маяковского, который мы через пару ночей будем читать друг другу вслух между поцелуями; он показывает мне совсем другой Петербург. Он может вести 2 часа пешком только для того, чтобы показать какую-то мелочь, которую непременно надо посмотреть своими глазами, он заводит меня в переулок и показывает ангела, стоящего около церкви; мы ищем адреса в путеводителе 86 года; это такой правильный вариант снобизма, вроде "если еда мне не нравится, я её не глотаю", он сыплет фактами, а мне остается только, что мурлыкать.
Господи, ну зачем я; сижу сегодня на лекции и физически чувствую, как уплываю под мерный голос: солнце, небо, мы идем по фонтанке и чему-то хохочем, как обычно; усилием воли возвращаю себя обратно, хочется реветь. Вожу пальцем по парте и вспоминаю, как смотрит Катька, как Мышь говорит по телефону "а где ты, если не у родителей?!", а он рядом смеется и жестикулирует; как говорит, задевая ногами воду: "Не перестаю удивляться нам" или "А вот мы вчера видели...", мне так тепло от этого "мы", я с ним согласна, я сама про все "мымымы", "к нам на Васильевский", "наш ангел". Как же это все мур.
Момент: я сижу на подоконнике, который мы устелили мягким, превратив в настоящее гнездо, курю и ем сухую рыбу, сухарики, хлеб - ну словом все, что попадется под руку, я чертовски голодная. Он моет посуду, жует мармеладки и ругается шутливо, мол, скоро будет еда, ну что ты как маленькая, и прекрати уже курить, кто, в конце концов курит на голодный желудок, лучше иди со стола вытри, чудище, а я трусь об его руку и мурчу. Почти как кошка. Он наклоняется к уху и шепчет :"Я люблю тебя, Анька".
А как же я тебя люблю. А как же ты далеко.